Случайность, ирония и солидарность (Ричард Рорти)

art

"Я буду называть «ироником» того, кто удовлетворяет трем условиям:

(1) он всегда радикально и беспрестанно сомневается в конечном словаре, которым он пользуется в настоящее время, потому что на него уже произвели впечатление другие словари, словари, которые принимались за окончательные людьми или книгами, с которыми он столкнулся;

(2) он признает, что аргумент, выраженный в его сегодняшнем словаре, не может ни подтвердить, ни разрешить этих сомнений;

(3) поскольку он философствует о своей ситуации, он не думает, что его словарь гораздо ближе к реальности чем другие, или что он находится в соприкосновении с силой, отличной от него самого. Ироники, имеющие склонность к философии полагают, что выбор между словарями совершается не внутри нейтрального и универсального
метасловаря, не через усилия пробиться через явления к реальности, а просто в разыгрывании нового против старого.

Людей подобного рода я называю «ирониками», потому что они признают, что в зависимости от переописания все может выглядеть хорошим или плохим, и потому что их отказ от попытки сформулировать критерий выбора между конечными словарями ставит их в позицию, которую Сартр назвал «мета-устойчивой»: они никогда не способны принимать себя всерьез, потому что всегда сознают, что термины самоописания всегда подвержены изменениям, они всегда сознают случайность и хрупкость своих конечных словарей, а значит и самих себя. Для этих людей ход мысли, развиваемый в первых двух главах этой книги, естественен. И если они к тому же либералы - люди, для которых (согласно определению Юдит Шкляр), «жестокость является наихудшей вещью, которую мы делаем» -для них будут естественными взгляды, предложенные в третьей главе.

Противоположность иронии - здравый смысл. Ибо это пароль тех, кто бессознательно описывает все важное в терминах конечного словаря, к которому они и их окружающие привыкли. Быть здравомыслящим - значит считать само собой разумеющимся, что объяснений, сформулированных, в таком конечном словаре, достаточно для описания и суждения об убеждениях, действиях и жизни тех, кто использует альтернативный конечный словарь. Ход рассуждений, представленный в первой части, покажется отвратительным тем, кто гордится своим здравым смыслом.

Когда здравому смыслу бросается вызов, его приверженцы реагируют в первую очередь генерализацией и прояснением правил языковой игры, в которую они привыкли играть (как делали некоторые греческие софисты, как делал Аристотель в своих работах по этике). Однако если для того, чтобы ответить на вызов, оказывается недостаточно общих мест, сформулированных в старом словаре, тогда потребность ответить производит готовность выйти за пределы банальностей. В этом пункте дискуссия может стать уже сократической. Вопрос «Что есть х?» теперь задается таким образом, что на него уже нельзя ответить просто созданием парадигмы для случаев иксовости. Так, что, может быть, потребуется дефиниция, сущность.

Тот, кто ставит такие сократические вопросы, конечно еще не ироник в том смысле, в котором я использую этот термин. Он еще только «метафизик» в том смысле слова, который я позаимствовал у Хайдеггера. В этом смысле, метафизик это тот, кто принимает вопрос «Что является внутренней природой (например, справедливости, науки, Бытия, веры, морали, философии)?» за чистую монету. Он предполагает, что само присутствие термина в его конечном словаре уже является гарантией того, что он указывает на нечто, обладающее реальной сущностью. Метафизик все еще привязан к здравому смыслу, поскольку он не ставит под вопрос те общие места, которые блокируют использование данного конечного словаря и особенно те общие места, что говорят о существовании единственной неизменной реальности, находящейся по то сторону множества преходящих явлений. Он не предлагает новых описаний, а скорее анализирует старое описание с помощью других старых описаний.

Ироник же, наоборот, является номиналистом и историцистом. Он считает, что ничто не обладает внутренней природой, реальным содержанием. Поэтому он полагает, что наличие в конечном словаре сегодняшнего дня терминов вроде «справедливый», «научный» или «рациональный» еще не основание для того, чтобы допускать, что сократические вопросы о сущности справедливости, науки или рациональности выведут нас гораздо дальше за пределы языковой игры нашего времени. Ироник всегда озабочен возможностью того, что он был принят в члены не того племени, что был научен играть не в ту языковую игру. Он обеспокоен, что процесс социализации, сделавший из него человеческое существо, передав ему язык, наделил его может быть не тем языком и обратил его тем самым в человеческое существо не того рода. Но он не может дать критерия несоответствия. Таким образом, чем больше он пытается артикулировать свою ситуацию в философских терминах, тем больше он вспоминает о своей неукорененности, употребляя постоянно такие понятия как «Weltanschauung», «перспектива, «диалектика», «понятийная структура», «историческая эпоха», «языковая игра», «переописание», «словарь» и «ирония».

Метафизик реагирует на такого рода речь определением ее как «релятивистской», подразумевая тем самым, что дело не в том, какой использовать язык, а в том, что такое истина. Метафизики думают, что люди по природе своей любознательны. Они считают так потому, что унаследованный ими словарь, их здравый смысл производит, с одной стороны, образ познания в виде отношения между людьми и «реальностью» и, с другой стороны, представление о нашей потребности и долге войти в это отношение. Здравый смысл говорит нам также о том, что «реальность», если верно задавать ей вопросы, поможет нам определить, каким должен быть наш конечный словарь. Таким образом, метафизики верят, что там, вовне этого мира существуют реальные сущности, раскрывать которые наш долг, да и сами сущности расположены к тому, чтобы их открывали. Они не верят, что путем переописания всему можно придать хороший или плохой вид, - а если и верят, то сожалеют об этом и цепляются за мысль, что реальность поможет нам сопротивляться таким соблазнам.

Ироники, напротив, не рассматривают поиск конечного словаря (даже частично) как возможность подлинного постижения чего-то, отличного от этого словаря. Они не думают, что дискурсивное мышление в каком бы то ни было смысле является знанием, которое может быть объяснено через такие понятия как «реальность», «подлинная сущность», «объективная точка зрения» и «соответствие языка реальности». Они не думают, что имеет смысл искать словарь, который точно репрезентирует нечто и представляет собой прозрачного (transparent) посредника. Для ироников «конечный словарь» - это не тот «словарь, который умиротворяет все сомнения», или «словарь, который отвечает нашему критерию полноты, адекватности или оптимальности». Они не считают, что рефлексия руководствуется критериями. По их мнению, критерии это лишь общие места, контекстуально определяющие термины используемого в настоящее время конечного словаря. Ироники согласны с Дэвидсоном относительно нашей неспособности выйти за пределы своего языка для того, чтобы сравнить его с чем-то еще, а также с Хайдеггером относительно того, что язык наш случаен и историчен.

Это отличие метафизиков от ироников приводит к отличию их отношения к книгам. Метафизики видят библиотеки разделенными согласно дисциплинам, соответствующим различным объектам знания. Ироники видят их разделенными в соответствии с традициями, представители которых частично приняли и частично модифицировали словарь авторов, которых они читали. Ироники воспринимают работы всех авторов с поэтическим дарованием, всех оригинальных мыслителей, обладающих талантом к переописыванию - Пифагора, Платона, Мильтона, Ньютона, Гёте, Канта, Киркегора, Бодлера, Дарвина, Фрейда - как зерно, которое следует пропустить через ту же диалектическую мельницу. Метафизики, напротив, хотят внести сначала ясность: кто из этих авторов был поэтом, кто философом, кто ученым. Они считают существенным точное определение жанров - расположение текстов согласно заранее определенной сетке, сетке, которая, кроме всего прочего, по меньшей мере прояснит отличие между научными и иными претензиями, которые привлекают наше внимание. Иронику же, напротив, хотелось бы уклониться от искажения книг, которые он читает, какой бы то ни было подобной схемой, (хотя, с иронической смиренностью он признает, что ему едва ли обойтись без этого)."

JUL

навряд ли можно считать искажением осознание принадлежности чего-либо той или иной традиции и эпохе, более того, отрицание принадлежности в большой перспективе ведет к кастрации смыслов, видится мне

контекст типа решает и все такое

art

я тебя нипониль "> про контекст согласен