Леонардо Ди Каприо: Проектор 6/2

Navalmoral

Navalmoral

Я понимаю, что мне предстоит задать ему не вполне тактичный вопрос. Но он из тех, что волнуют великое множество его поклонниц. И сформулировать его предстоит максимально деликатно: актер Леонардо Ди Каприо нечасто дает интервью, говорить о себе не любит, соглашается лишь на те, которые могут помочь фильмам с его участием. Невольно мне представляется, как сдержанный, воспитанный человек, сидящий напротив меня, лишенный жестикуляции, из всей мимической палитры предпочитающий нейтральную улыбку, встает из-за стола, являет мне свой рост (1 метр 86 см), холодно прощается, разворачивается на длинных ногах и уходит. И я остаюсь в пустом ресторане одна…

Но в реальности нас по-прежнему двое – Ди Каприо, величайшая кинозвезда современности, каким-то образом убедил менеджмент отеля на Голливудских Холмах освободить для нашего разговора ресторан, предложил мне заказать что угодно из меню, хотя сам собирался лишь выпить капучино, и теперь из тридцати здешних столиков занят лишь наш один. И я наконец решаюсь.

И задаю свой вопрос.

Он не встает и не прощается холодно. Наоборот, улыбается. И вовсе не свысока – он явно не считает этот интимный вопрос нелепым или неуместным. Леонардо Ди Каприо улыбается лукаво. А ведь коллеги меня предупреждали: он исключительно умен и тонок, поэтому ждать от него прямых ответов по меньшей мере наивно. Они были совершенно правы. Ди Каприо умен, тонок и, как оказалось вдобавок, совершенно невозмутим.

Psychologies: Леонардо, сегодня вам тридцать семь. И вряд ли я ошибусь, сказав, что вопрос «Когда вы решитесь создать семью?» интересует многих. При этом встречаетесь вы исключительно с супермоделями. Это ваш осознанный выбор или, возможно, так проявляет себя ваша тяга к прекрасному?

Леонардо Ди Каприо: Знаете, я вспоминаю, как тогда нашел эту книгу – о Говарде Хьюзе, миллиардере, гении, режиссере, пионере и новаторе авиации, страстной и безумной личности… Собственно, поэтому и фильм Скорсезе «Авиатор» стал возможен – потому что я сам оказался в поле его притяжения. Что меня особенно занимало в Хьюзе, так это его увлеченность кинозвездами. Собственно, только со звездами он и переживал глубокие романы – с Авой Гарднер, с Кэтрин Хепберн… И я пришел к выводу: чем больше он восхищался этими женщинами, чем щедрее была его забота, тем больше он смотрел на них… как на свои любимые самолеты. Они оказывались для него в ряду любимых объектов и неодушевленных предметов, в которые он так же вкладывал душу... На первый – поверхностный – взгляд, за этим его увлечением звездами легко заподозрить желание нечто восполнить, приобрести то, что способно заполнить некие недостатки имиджа. Но я убежден, что за нашими отношениями – человеческими отношениями вообще – далеко не всегда стоит нечто социальное, зияние социального характера, требующее восполнения… Человек, конечно, социальное существо, но главным-то образом психологическое. И я тоже. И в отношениях ищу иного.

Можно спросить, чего именно?

Л. Д. К.: Можно, но совершенно бессмысленно.

Вы не ответите?

Л. Д. К.: Просто вряд ли сформулирую. Я действительно считаю, что есть непроговариваемые материи. Но я определенно никак не могу соотнести себя с тем, что называю синдромом Говарда Хьюза, – это когда ты заполняешь прекрасным – женщинами, самолетами, машинами, фильмами – зияющий провал в себе. У Хьюза – понятно, он рано осиротел и заполнял в себе провал раннего одиночества, провал недолюбленности. У меня совсем другая биография, совсем другое было детство.


Что важное в вашей жизни оно определило?


Л. Д. К.: Меня самого – и определило полностью. Знаете, можно сказать, что мне как начало везти при рождении, так и продолжает. Мои родители – потрясающие люди. Они разошлись, когда мне года не было. Но я никогда, никогда не чувствовал, что живу в неполной семье. Папа всегда был рядом, и воспитывали они меня вместе. Наверное, это потому, что они хиппи, убежденные, с 50-летним стажем. У них на свадьбе посаженным отцом был Тимоти Лири, «ЛСД-гуру», а к папе в гости запросто захаживал Чарльз Буковски – посмотреть новые папины комиксы, папа же пишет нетрадиционные, андеграундные комиксы, сатирические, социально актуальные, и занимается их распространением… Родители мои действительно, подлинно, лично против войны. И на уровне своих отношений не вели военных действий. И со мной военных действий не разворачивали – я не помню, чтобы меня вот буквально воспитывали, ну не было этого насильственного элемента в воспитании. Главное, что помню, – они всегда помогали.

И в выборе вашей актерской профессии?

Л. Д. К.: Стать актером я решил лет в пять. И родители послушно возили меня на разные занятия, на бесконечные пробы, на какие-то прослушивания, подлаживали к моему свой график. Мама только говорила: «Ты никому ничем не обязан, можешь прекратить это в любой момент». А папа утешал меня после провалов. Однажды я разревелся, когда мне в очередной раз отказали, а он сказал, и так убежденно: «Однажды ты получишь роль. У меня нет никаких сомнений!» И все это при том, что в школе я учился хуже всех, был на голову ниже всего класса и то со всеми воевал, то всех смешил. В общем, ничего от очаровательного маленького артиста во мне не было. И многообещающим маленьким талантом меня назвать было нельзя. Я школу вспоминаю как что-то вроде сафари в дикой природе – без проводника и охраны… Но родители терпели.

Как вы думаете: почему?

Л. Д. К.: Они почему-то в меня верили. Я всегда чувствовал, что верят. Как ни странно, верили в мой талант. Мне потом уже бабушка рассказывала. Мне года три было, а папа сказал, что я актер вне зависимости от того, удастся ли мне стать актером. Потому что я не давал ему смотреть телевизор – заслонял экран и изображал тех, кто на нем, и получалось у меня довольно похоже… Да, мне повезло с родителями. Они и сейчас хиппи, папа все так же носит бороду, и у него длинные волосы… И я по-прежнему считаю их самыми мудрыми людьми на свете. Если честно, и до сих пор без папиного совета сниматься не соглашаюсь. У него весь гараж забит присланными мне сценариями – он их читает и, отфильтровав, передает мне.

Вы хотите сказать, что не пережили даже подросткового протеста против родителей?


Л. Д. К.: Видите ли, что бы я ни сделал подростком в знак протеста, папа с мамой уже сделали в своей бурной хипповской юности. Серьгой в носу, косяком у нас никого не удивишь. А ведь именно желание поразить «предков» лежит в основе всякого тинейджерского протеста. Мое же положение было в этом смысле безнадежно. Да и вырос я в таком районе… Нас ведь нельзя было назвать материально благополучной семьей, так что и жили мы в южном Лос-Анджелесе. Идешь в школу – шприцы скрипят под ногами, вечером от приятеля – переступаешь через наркоманов в приходе, бездомных… Протеста и без меня было много – в смысле, вокруг было много деструктивного, разрушительного. И я обошелся без собственной деструктивности. Но в 14 лет я действительно чувствовал себя отверженным. Потому что меня систематически отвергали на пробах, а я уже твердо решил, что буду только актером. И новая семья папы, и наш с мамой дом были теми исключительными местами, где я себя отверженным не чувствовал... Хотя, наверное, позже я все-таки пережил что-то вроде подросткового протеста. Это был протест против правил новой жизни, по которым мне предлагалось жить.

Вероятно, после «Титаника»?

Л. Д. К.: После «Титаника». Впечатление было такое, будто я вступаю в новый мир, где меня предполагают съесть – прожевать и проглотить. Все эти толпы поклонниц, папарацци, таблоиды, изобретавшие обо мне невероятные – просто невероятные! – небылицы. Я благодарен «Титанику», но он едва не угробил меня как актера – эта романтическая сладость, в которой предполагалось меня потопить, была очевидным отрицанием того, что я хотел делать и уже делал! Отрицанием и брата-имбецила из «Гилберта Грейпа», который виделся мне не лишенным ума, а свободным духом… И хулигана Ромео из «Ромео и Джульетты». И Рембо из «Полного затмения» – человека, для которого не существовало никаких конвенций… А тут я на глазах из актера превращался в сливочную карамель! И я инстинктивно начал поддавать перца, разыгрывать плохого парня, грубить… Я сам устал от себя немыслимо! Не знаю, что бы случилось дальше, если бы бабушка не дала мне тогда свой, как обычно, мудрый совет. Она была человеком, упорно и твердо стоявшим на земле. В конце концов, она с родителями бежала из нацистской Германии, у нее был такой сильный инстинкт выживания и такая трезвость… И она тогда сказала: «Отступи от себя на шаг. Делай что-нибудь руками, хоть кирпичи клади. Со стороны ты увидишь, кто ты». Я отступил на шаг... но поступил по-своему. Объявил «брейк». Отказывался от ролей. Согласился только на предложение Вуди Аллена – практически сыграть себя, избалованную и растерянную знаменитость, в его «Знаменитости». И теперь снимаюсь только в проектах, которые кажутся мне действительно значительными, сущностными. Не соглашаюсь на роли, которые способны сделать из меня конфету.

Сегодня вы часто играете людей за гранью разумного – того же Хьюза. Еще были «Остров проклятых», «Начало»... Почему вы так стремитесь туда – в иррациональное, за границу разума, за его пределы?

Л. Д. К.: Тут ничего личного. Ничего личного, но много, если хотите, вечного. Я стараюсь участвовать в проектах, в произведениях, которые… как бы это сказать… нацелены в вечность, что ли. То есть имеют потенциал вечной актуальности. А ведь это только такие вещи, которые рассказывают о происходящем внутри человека. И если спрашивать, свойственна ли одержимость лично мне, то, поверьте, этот вопрос точно не по адресу. Я не свожу мир к одной точке, к одному чувству, я стараюсь... понимаете, мне хочется жить полной мерой, много узнать, много видеть, многое почувствовать. Если я и сосредоточен на охране своего мира от посторонних взглядов, от таблоидов – что тщетно, я знаю, – то только из желания, чтобы люди видели моих героев поверх меня. А не меня за героями. Я вообще-то скрытный человек, который открывается, не боится открываться. Но чтобы поверить в моих героев, людям совсем не обязательно много знать обо мне. Я собираюсь существовать в этом бизнесе, в актерстве, долго. Так что для меня важно, чтобы в моих героев верили.

Мало кто из ваших коллег, в том числе и признанных звезд, решился бы такую фразу произнести: «Я собираюсь быть в этом бизнесе долго». Что питает такую вашу уверенность?

Л. Д. К.: Моя уверенность – следствие того, что я проще отношусь к так называемой вос-требованности. Я вообще теперь стараюсь жить легче – воспринимать жизнь такой, какая она есть – с везениями, невезениями, потерями. Я хочу заниматься кино, а значит, найду способ им заниматься при любых обстоятельствах. При новых технологиях это даже и не особенно дорого. Меня занимают другие вещи и другие мысли.

Какие, например?

Л. Д. К.: Я все острее чувствую, что мы все связаны. Что мы владеем судьбами друг друга. Впервые я почувствовал это много лет назад… Ривер. Ривер Феникс. Он много значил для меня, я был начинающим актером, а он, в 23 года, уже признанным. Да и действительно, он сыграл потрясающе – в «Моем личном штате Айдахо», в «Том, что зовут любовью». Он был, можно сказать, моим кумиром. Я встретил его на одной вечеринке. То есть я стоял у дверей того дома, где была вечеринка, а он уже ушел с нее и перешел улицу. Я видел его на другой стороне и собирался окликнуть – хотел познакомиться. Но между нами проезжали машины и люди шли. Музыка, рокот, гомон… Я подумал: ладно, будут еще возможности. Он ушел. Потом выяснилось, что с той вечеринки Ривер направился прямиком в Viper Room, клуб, которым отчасти владел Джонни Депп и который теперь печально известен как место, где от передозировки скончался Ривер Феникс... То есть, понимаете, если бы я окликнул его, если бы задержал, он бы, может, упал не на пороге клуба, а вот во время разговора со мной… И ему можно было бы еще помочь… Но произошло то, что произошло. Я не помог ему. Но теперь я чувствую эти связи – нас всех со всеми нами. И все чаще думаю об этом.

Поэтому вы и стали экологическим активистом? Отсюда и ваши документальные фильмы, и щедрые пожертвования, и забота о переживших землетрясение на Гаити?

Л. Д. К.: Наверное. Я чувствую себя очень счастливым человеком. Мне повезло в жизни и карьере, я, кажется, по назначению использую свои способности… Но главное, что нужно для счастья, — это, по-моему, не способности и не удача. Это найти нечто, что ты ощущаешь более важным, чем ты сам. Мне удалось. Возможно, это тоже везение.

источник