Социальное животное: Том Вулф о том, как наша жизнь подчиняется статусу

Navalmoral

Совсем недавно я вернулся из Вашингтона, где был на конфереции, посвященной латиноамериканской литературе в Соединенных штатах. Конференция быстро приняла более общий курс и перетекла в горячее обсуждение темы иммиграции. Я пришел туда, будучи уверенным в том, что мексиканцы, которые преодолели все трудности, связанные с легальным пребыванием в Штатах и предпринявшие все предписанные им в этом случае действия, будут возмущаться тем фактом, что миллионы их сограждан теперь прибывают в США нелегально через границу в пустыне. Я не мог ошибиться сильнее. Я открыл для себя, что все, кто считает себя латиноамериканцем, даже те, что живет в этой стране уже во втором или третьем поколении, были всем сердцем за немедленную амнистию и гражданство для нелегальных мексиканских имигрантов, уже находящихся в Соединенных Штатах. И это чувство никак не связано с миграционной политикой как таковой, не имеет ничего общего с законом и политикой в принципе. Для них это был разговор не об иммиграции. Сама постановка вопроса пятнала их мнимый абсолют, их концепцию себя как латиноамериканцев. Почему-то это обсуждение бросает тень на всех латиноамериканцев, подразумевая сомнение в том, достойны ли они находиться в границах настолько превосходящей их нации.

То же явление, соперничество — ответ на вопрос, над которым я так долго ломал голову: откуда берется эта экстраординарная эмоциональность спортивных болельщиков? Какова, по их мнению, связь жителей Нью-Йорка, например, с командой New York Yankees, где нет ни одного нью-йоркца, 40% которой составляют латиноамериканцы, а остальной состав — ассортимент наемников, готовых играть там, где больше заплатят? Как подобная команда может получить такую сильную власть над эмоциями местных жителей? Здесь мы видим соперничество в его наиболее элементарной форме. Еще с библейских времен человек-зверь начал восхищаться теми, кто представляет его на подмостках истории; в те времена они были известны как воины-одиночки. Перед тем, как разыгрывалось военное действие, каждая сторона посылала вперед своего борца-чемпиона. Голиаф был защищен такой прочной броней, что никто из израильтян не смог первое время к нему даже подступиться. В конце концов молодой незнакомец Давид вызвался быть добровольцем. Он отказался от предложенной ему брони Царя Саула и сказал, что предпочитает передвигаться налегке и быстро. И поспешил убить Голиафа из пращи. В этот момент армия филистимлян запаниковала. Поражение великого чемпиона было для них знаком господним. Они бежали, израильтяне преследовали их и убивали. Это представление о суррогате, чемпионе, который может представлять целый народ, дает людям возможность победно ликовать, когда он одерживает победу, и вводит всех в депрессию своим поражением, сохраняется на протяжении тысячелетий.

Такой одинокий воин не сможет заменить настоящую битву; это соревнование было всегда изъявлением воли богов. Тем не менее, и ликование, и разочарование были реальными эмоциями, любопытными эмоциями, целиком вызванными переживанием статусности. Переживание за свой статус в каждой возможной сфере жизни, должно быть изучено, чтобы осознать саму природу человека-зверя. Рассмотрим токсическую мощь унижения. Унижение — это рана, нанесенная статусному представлению человека-зверя о самом себе, его устойчивости в пределах своего мнимого абсолюта.

Не так давно, в Нью-Йорке, драгдиллер по имени Пэппи Мэйсон, условно-досрочно освобожденный из тюрьмы, стоял на тротуаре напротив бара с группой своих приятелей и пил пиво. Детектив полиции, которому случилось в этот момент ехать на гражданском автомобиле, узнал его. Он остановился, вылез из машины, и сказал: «Мэйсон, знаешь, что глупо? Глупо то, что ты делаешь в данный момент, — ты пьешь в общественном месте. Либо ты сейчас же уносишь свой зад обратно в бар, либо я верну его обратно в тюрьму». И вот, Мэйсон пьет со своими корешами. Ему предстоит сделать неприятный выбор. Вернуть зад назад означало поехать в полицейский участок и встать на учет. Пить на тротуаре было проступком не серьезнее проделок Микки-Мауса, но этого было достаточно для отмены условно-досрочного и возвращения за решетку. С одной стороны, уступить этому копу перед товарищами и отползти обратно в бар было немыслимо. Но с другой стороны, возможно, и мыслимо. Ты поступил так, как должен был, Пэппи — но унижение! Унижение! День прошел, два дня прошло, Унижение! День за днем рана гноилась… и гноилась…

В конечном счете он оказался за решеткой, за не связанное с этим преступление. И старое доброе унижение. Он послал сообщение одному из своих парней: «Иди убей копа». И тот спросил: «Какого еще копа?» И Мэйсон ответил: «Любого копа» В итоге три его подельника патрулировали округу в поисках копа, любого копа. Они наткнулись на молодого патрульного, одного, в полицейской тачке, напротив дома иммигранта из Гвинеи, который, как выяснилось, был напуган местными драгдиллерами. Они уже пытались сжечь его дом, потому что он доносил полицейским об их делишках. Молодой коп, Энди Бирн, был поставлен на подкрепление. Было уже поздно и тихо, трое нападавших обошли машину сзади и убили полицейского. Это вызвало общественное возмущение. Это отняло жизнь молодому человеку, Энди Бирну. Но копы разрушили представление Пэппи Мэйсона о самом себе. Ранение статуса — ни чьего-то тела, ни чьего-то счета в банке, ни главных жизненных ценностей — но это была именно та рана, которая смогла нанести непоправимый урон психике человека-зверя. Это означает что мы добрались до такой формы страдания, которая каким-то образом стала основной. Даже самые тривиальные или самые неожиданные обстоятельства могут получить яркую эмоциональную окраску из-за постоянной и безжалостной озабоченностью зверя собственным положением в социуме.

Это может быть что угодно — в том числе и такое незначительное и тривиальное явление, как человек в нью-йоркском такси, в десяти кварталах от своего места назначения, агонизирующий по поводу того, какие чаевые он должен дать водителю. Вердикт относительно его статуса окажется в руках одного-единственного человека, которого он, возможно, никогда не увидит снова. И тем не менее человек-зверь вполне способен тратить мучительно-огромное количество умственной энергии на принятие такого пустякового решения.

Когда я работал над новеллой о студенческой жизни, под названием «Я — Шарлотта Симмонс», я постоянно натыкался на ситуации, в которых, как я ожидал, будут превалировать какие-то иные чувства: любовь, а если не любовь, то страсть, или если не страсть, то хотя бы вожделение. Но напротив, как нигде побеждал статус. Студенческая жизнь сегодня включает в себя статусную систему, в которой сексуальная активность может быть сведена до «Наши глаза встретились, наши губы встретились, наши тела встретились, и затем нас представили друг другу». Отношение молодой женщины к своей сексуальной активности, также как и впечатление, которое составляют о ней окружающие, перевернулось на 180 градусов за одно поколение. Было время, когда самая ужасная шлюха (назовем ее так, за неимением термина получше) придерживалась девственного и целомудренного вида. Сегодня же самые девственные и целомудренные студенты хотят создать видимость сексуальной опытности. Однажды вечером я был в какой-то студенческой гостиной, сидел там на диване, который поддерживал узкий стол. За ним стоял такой же диван. Вдруг мужской голос с дивана позади меня сказал: «О чем ты говоришь? Как я могу? Мы знали друг друга еще до Чоэйта. Это будет что-то вроде инцеста». И потом голос девочки: «Ну пожалуйста. Я не могу даже думать о том, что придется делать это с кем-то, кого я еле знаю и не могу доверять». Выходит, она умоляла его, своего старого платонического друга, избавить от девственности, дефлорировать ее. Только так она могла поддержать надлежащий ей образ опытной молодой женщины в колледже.

Еще до того как я закончил школу, я начал задумываться о том, что, возможно, где-то в мозгу может быть центр, который интерпретирует входящие данные и дает человеку-зверю чувство, что он улучшает свое положение в обществе, просто сохраняет его, или страдает от неизлечимых ранений статуса и унижения.

За ответом на этот вопрос я обратился к литературе по физиологии мозга — только для того, чтобы узнать, что Зигмунд Фрейд остановил изучение мозга, заморозив его исследования на 40 лет. Фрейд был настолько убедителен, уверив все научное и академическое сообщество, в том что нашел все ответы на вопросы о психических растройствах в своих теориях об Ид, Эго, Супер Эго, эдиповом комплексе, что стало бессмысленно проходить через изнурительное и трудоемкое изучение того, что такое синапс или дендриты — он ведь уже знал, какие схемы в мозгу отвечают за что. Физическое изучение мозга возобнавилось в 1969, благодаря работам испанского врача и нейрофизиолога по имени Хосе Дельгадо. Дельгадо был более или менее хорошо известен благодаря поразительному и очень публичному эксперименту, который он провел на арене для боя быков в Мадриде. Дельгадо экспериментировал с имплантированием стереотаксической иглы и других безболезненных способов достигнуть тех или иных областей мозга животных, и, как в конечном счете выяснилось, людей. Он был так уверен, что отыскал области мозга, которые создают специфические реакции внутри животных, что пришел на арену для боя быков с одним радио-трансмиттером и позволил полуторатонному разъяренному быку мчаться на пикадоров. Бык свирепел. Дельгадо стоял спокойно. Бык в конце концов достиг критической точки, когда даже тореадору было бессмысленно спасаться бегством. Дельгадо нажал на кнопку на радио-трансмиттере и бык совершил остановился у самых ног ученого, заставив зрителей содрогнуться, и, развернувшись, побежал в противоположном направлении.

Дельгадо также проводил тесты сенсорной депривации на здоровых молодых студентах колледжа. Он помещал их в камеры сенсорной депривации, которые были абсолютно звуконепроницаемы. Температура была установлена так, чтобы тело не могло понять, тепло или холодно. Комната была хорошо освещена, но подопытный был одет в полупрозрачные очки и не мог разглядеть детали. Подопытный также имел на руках перчатки, сводящие тактильные ощущения к минимуму. Через часы, даже не дни, подопытные, эти здоровые молодые люди, начинали галлюцинировать, теряя рассудок. Для Дельгадо это было доказательством предположения, что сознание — не собственность отдельного индивидуума, а скорее городская площадь, на которую может прийти кто угодно, любой зверек, даже растение. И то, что человек-зверь думает в своей голове, на самом деле (и это слова Дельгадо) «временное сочетание элементов, заимствованных у окружающего мира».

Теории Дельгадо о мозге, полностью зависимом от окружающей среды, возможно, объясняют некоторые странные аномалии из новейшей истории. Например, то, что стало известно под названием «стокгольмский синдром», и случай Пэтти Херст, молодой женщины, похищенной и помещенной в среду, полностью контролируемую ее похитителями и закрытую от каких либо внешних раздражителей. В обоих случаях молодая женщина становилась другом и товарищем своих похитителей; и в случае Пэтти Херст она стала сообщницей в ограблении банка. Не имея оснований, на которых она могла бы делать выводы о своем социальном статусе в этой группе, она принимала совершенно новый статус.

Но даже эти случаи кажутся простыми по сравнению с делом Кайла Зирполо в детском саду МакМартина в 1984 году. Зирполо было 8 лет и он был одним из тех, кто утверждал, что открыл подавленные воспоминания о том что в детском саду подвергался сексуальным домогательствам и самым дьявольским и развратным приставаниям. Некоторые свидетельства других ребят об этом были настолько странными, что обвинение решило не оглашать их на суде. После шести лет судов и аппеляций, МакМартин был объявлен невиновным. Это дало начало спекуляциям на тему того, что детям промыли мозги врачи, которые и вызвали нужные воспоминания. Но правда оказалась еще более шокирующей. В прошлом году, уже 29ти летний Кайл Зирполо подтвердил, что все это время знал о том, что МакМартин не приставал к детям ни в каком виде. Кайл был поставлен в ситуацию, в которой и врачи, и его собственные родители настояли, со всей уверенностью взрослых, что все это происходило, а он, Кайл, был слишком напуган, чтобы признать их неправоту. После того, как он неоднократно говорил родителям, что ничего не происходило, он уступил давлению и свидетельствовал о вещах, вполне сознательно выдуманных.

Дельгадо подчеркнул статус культуры. Она отражает те вещи в человеческой жизни, которые не могут существовать без речи — как в плане искусства, так и в плане манер и нравов общества. Дельгадо настаивал на том, что мозг и его генетическая история и эволюция были просто субстратом, на котором культура распространяла свои последствия. Он не знал о нейронных связях. В конце концов, он вспахивал заново научное поле, которое находилось в спячке на протяжении 40 лет. Но в прошлом году, почти 6 месяцев назад, три нейробиолога, возможно, обнаружили ответ — в иследовании африканских циклидных рыб, опубликованном в статье под названием «Быстрый поведенческий и геномный ответ на социальные возможности» в журнале PLoS Biology. Рассел Фернальд из Стенфорда, его бывший соратник Сабрина Бурмайстер, которая сейчас работает в Университете Северной Каролины, и Эрик Джарвис из Дьюка изучали поведение рыбок в лабораторном аквариуме. В аквариуме были очевидно доминирующий самец, и его поданные. Подчиненные рыбы имели серый окрас, но доминантный самец был с яркими полосками по бокам и единственный имел доступ к самочкам. Позже ночью доминирующего самца убрали из аквариума. Когда свет вернули, другой самец, такой же серый, как и прежде, заметил отсутствие правителя и тут же вспыхнул яркими цветами, его гонады выросли в восемь раз, и теперь уже у него появился эксклюзивный доступ к самочкам. Три нейробиолога определили что в чисто социальной, статусной ситуации в мозгу нового доминирующего самца происходят изменения на клеточном и молекулярном уровне, запущенные геном, известным как egr-1, расположенным в передней преоптической зоне. Они установили, что изменение в социальном статусе вызвало изменения в мозгу. Это было противоположно ситуации, предусмотренной неодарвинистскими неврологами, предполагавшими, что генетические наследования вызывают изменения в статусе.

отсюда

auran111

Navalmoral, благодарю тысячу раз и у меня двойные эмоции (луна то в скорпионе) :
с одной стороны мне полегчало от того, что теперь совершенно ясно, что моё социально-животническое поведение (повод для навешивания ярлыка фриковости...) было психологической гиперкомпенсацией из-за длительных периодов ментального одиночества, но мне хочется себе руку отгрызть из-за угрызений совести, так как моё поведение отрикошетило на хорошее (или, изначально, нормальное) настроение, ни в чём не повинных форумчан...

Natalia81

Представила с рыбками эксперимент, только на человеках, хм будут ли повторения,схожее развитие, или как только человеков посадят в “аквариум” 2 самца сразу ийцами замерятся в определение на самок
А мозг наш и у рыбок- какую аналогию провести？

JUL

в воздухе опять запахло Лоренцем, Докинзом и прочими низводителями человека до животного

Alen

А написано в статье про обуславливание открытых центров, и я отчетливо слышу запах неопределенного эго.
Про ложное_я, короче.